В музее изобразительных искусств имени Пушкина есть портрет графини Софьи Олсуфьевой, авторства Серова. 1911 год, смешанная техника, уголь, гуашь, мел.
Она, молодая, стоит в белом платье спиной, в три четверти, вытянув вдоль стены большую, как будто не вполне аристократическую руку с огромной ладонью. Её губы собраны в сдержанную, едва уловимую улыбку, которая придаёт всему лицу выражение какой-то дружеской доброй насмешки, как будто она вот-вот скажет: ну что вы такие серьёзные?
Именно такой я представляю себе маму Раневской, когда Раневская говорит в конце первого акта: посмотрите, покойная мама идёт по саду в белом платье.
И потом, когда собеседники, видимо, не на шутку перепугались:
Никого нет, мне показалось. Белое деревцо склонилось, похоже на женщину.
Именно такой я всегда представляю себе её маму, не старше тридцати лет, обернувшуюся на секунду, чтобы подать весточку с того света, сказать ну что вы такие серьёзные, и тут же превратиться обратно в белое деревцо.
А они все, Лопахин и Гаев, Варя, Аня и Фирс,
стоят застывшие, разглядывая деревья,
и каждый представляет себе своё,
и всё замерло, и пьеса никуда не движется,
и ничто не может разорвать их оцепенения,
пока вдруг не появляется
прохожий
в белой потасканной фуражке.