Когда Гриша был живой, они с мамой ходили на речку,
через весь сад, вниз,
и по дороге играли в «бросок костей».
Эту игру мама привезла из Франции.
Гриша шёл впереди, а мама
чуть в отдалении, но на расстоянии слышимости.
Она окликала его
разными именами, она кричала
Миша!
и он не оборачивался,
она кричала
Саша!
и он шёл прямо, хотя очень хотел видеть маму, но терпел.
Она кричала
Гриша!
и он наконец,
распрямлялся как пружина,
и бросался во всегда молодые тёплые руки матери,
а она радовалась на него,
как после долгой разлуки.

Когда он утонул и они искали его по реке все вместе
и кричали и никто не отзывался, она подумала,
что он просто решил поиграть
в «бросок костей».
Она вышла на крутой берег, сложила руки в ракушку
и крикнула
Костя!
и никто не отозвался.
Она крикнула
Толик!
и никто не повернулся.
Она крикнула
Гриша!
но никто не бросился ей на встречу, стояла глухая ночь,
только река переламывала время,
как мельничное колесо.

Прошло несколько месяцев и она уехала оттуда,
потом приехала, уехала и больше не приезжала.
Она жила в Париже на рю Колоннэль Бонне
и вела дневник
с усердием писателя-мемуариста.
Её приёмная дочь, получившая этот дневник после её смерти,
долго не могла прийти в себя,
впервые открыв его.
Когда она впервые открыла его,
то увидела,
что все триста страниц её дневника
были заполнены
вопросами.
Маленькие русские буквы,
её по-детски старательный почерк
и ничего, кроме вопросов.

Какая это комната?
Сколько лет этому шкафу?
Каковы порядки?
Который час?
Ну что, как?
Который теперь час?
Что ж, господа?
А сливки?
Ели лягушек?
Это в Яшнево?
А где ж теперь этот способ?
Вырубить?
О чём это он?
Ты помнишь?
Отчего вы так постарели?
Ты помнишь?
Что он сказал?
Ты помнишь?
Согласны ли вы?
Он ещё существует?
Позвольте вас спросить, могу ли я пройти здесь прямо на станцию?
Что ж?
Кто купил?
Кто продал?
Кто умер?
Кто выжил?
Кто забыл?
Кто помнит?